Мы ставим точки над I
ОСНОВАНА В АВГУСТЕ 2000 года
Читать газету
Общество | Society
Алексей СЕМЁНОВ 22 июля 2019, 22:00
Биография и библиография Петра Бернгардовича Струве поучительна потому, что достаточно прочесть только его статьи, чтобы понять ход мысли и эволюцию многих других публицистов и политиков, включая некоторых наших современников. Струве это уже всё описал и показал наглядно своей жизнью.
Если в двух словах, то это он, Струве, написал к Первому съезду РСДРП в 1898 году «Манифест Российской социал-демократической партии». И он же в 1920 году возглавлял Управление внешних сношений правительства генерала Петра Врангеля. И он же 4 марта 1933 года в статье «Пожар рейхстага», опубликованной в газете «Россия и славянство», написал: «Если меры, принимаемые ныне правительством Хитлера, действительно нанесут смертельный удар по самой сильной из западных секций Коминтерна – русские национальные круги могут только приветствовать такой результат».
Смутную надежду на Гитлера русские эмигранты испытывали нередко. Особенно в первые месяцы прихода к власти в Германии нацистов. Некоторые потом пересматривали свои взгляды, а кто-то, вроде соратника Струве Ивана Ильина, долго упорствовал. Ильин, в конце концов, в Гитлере тоже разочаровался и предпочёл переселиться в Швейцарию. Но фашизмом Ильин был очарован до последних своих дней.
У Струве была совсем другая линия поведения и другие приоритеты. Всё-таки, сказывалось его либеральное и социал-демократическое прошлое. Пребывание в партии конституционных демократов тоже сказывалось. Сам по себе черносотенный антисемитизм, столь характерный для части белоэмигрантов, ему был совсем не близок. Крайне правым он так и не стал, хотя и двигался в этом направлении. А в оценках на происходящее с Ильиным разошёлся ещё во второй половине двадцатых годов.
К Гитлеру Струве – до прихода фашистов к власти в Германии – первоначально относился скептически и без особой тревоги. Воспринимал немецкий фашизм как недоразумение. Считал его явлением мимолётным. Гитлеровская демагогия казалась ему настолько очевидна, что он был уверен: увлечение немцев Гитлером всего лишь мода. Но мода меняется.
Пётр Струве.
Весной 1932 года, после выборов в Германии, Струве почти беззаботно написал: «В Германии вчера померялись силой «мода» и «дисциплина». Мода – это Гитлер. Дисциплина – это Гинденбург. Гитлер – это поветрие, искажающее твёрдое шествие германского народа по пути внешнего восстановления и внутреннего оздоровления…» (П. Струве, Борьба между модой и дисциплиной в Германии // «Россия и славянство», 19 марта 1932). В его представлении Гитлер в тот момент казался фигурой тщедушной и бесперспективной.
Струве писал о «модной фигурке Гитлера» на фоне монументального Гинденбурга. Не пешка, конечно, но и не фигура. Фигурка. Гинденбург тогда действительно победил, но дни его были сочтены, а Гитлер только набирал силу. Но Струве казалось иначе. Осенью 1932 года на эту тему он написал и опубликовал статью «Два заката: Сталина и Гитлера». Струве в очередной раз оказался недальновидным публицистом. Его предсказания вновь не сбывались. Его идеи оказывались маргинальными. Который уже раз?
К тому времени, когда Пётр Струве приехал в Псков на совещание, посвящённое созданию газеты «Искра» и журнала «Заря», перед марксистами у Петра Струве были уже большие заслуги. Он отредактировал первый том «Капитала» Карла Маркса, вышедший на русском языке впервые. Правда, уже к апрелю 1900 года у Струве накопилось много вопросов и претензий к Владимиру Ульянову, а у Ульянова к Струве. За пять лет до псковского совещания Ленин написал целую книгу, посвящённую разбору труда Петра Струве «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России». Ульянов не поленился сделать подробнейший построчный комментарий. Для него это было важно. Так появилась работа Ульянова «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве».
В том знаменитом псковском совещании 1900 года, закончившимся известно чем (созданием подпольной газеты) кроме Ульянова-Ленина и Струве принимали участие Мартов, Потресов, Радченко, Стопани, Туган-Барановский…
Как вспоминал Мартов, «Струве держался с олимпийским спокойствием». А когда начались дискуссии, «Струве сказал что-то общее и неопределённое в том смысле, что, оставаясь, конечно, при своём мнении относительно некоторых вопросов, он, в общем и целом, ничего не имеет против документа. Говорил он как бы неохотно, выцеживая из себя слова. Ясно было, что всей своей мысли он не высказывает».
Струве тогда был «легальный марксист», а Ленин - нелегальный. Так что одобрение нелегальных изданий для Струве было поступком важным. «В этой группе я представлял определённый ревизионизм», - рассказывал Струве позднее. Похоже, в тот момент он думал, что сможет, как минимум, потеснить Ульянова-Ленина. Вскоре после того совещания Струве арестовали за участие в демонстрации в Петербурге и сослали в Тверь. В 1901 году он эмигрировал.
Оболенский в стихах спрашивал Струве в середине нулевых годов ХХ века: «Ты знаменит был как марксист, // Философ и экономист, // Известен был как публицист, // Как эмигрант-освобожденец. // Теперь же кто ты? Wer du bist?». Да, кадетом он тоже к тому времени успел побывать.
У Льва Троцкого есть статья «Господин Пётр Струве в политике». «Мы взяли г. Петра Струве, как олицетворенную беспринципность в политике, -написал Троцкий, которого мало чем можно было удивить. - Если б мы стали искать для нашей цели другой фигуры, мы бы нашли их много, - но более законченной, более стильной, более принципиально-выдержанной беспринципности мы бы не нашли».
Сам себя Струве не раз называл либерал-консерватором. Но проще его назвать империалистом. Причём он был им всегда. Во всяком случае, в 1884 году четырнадцатилетний юноша Петя Струве написал в дневнике: «… Я имею сложившиеся политические убеждения, я последователь Аксакова, Юрия Самарина и всей блестящей фаланги славянофилов. Я – национал-либерал, либерал почвы и либерал земли. Лозунг мой – самодержавие». Это не помешало ему стать одним из основателей РСДРП. Однако национал-либералом он быть не переставал и тогда. Тем более он им был, когда участвовал в нашумевшем сборнике «Вехи».
На фоне Гражданской войны в России его национал-либерализм стал ещё отчётливее. Акцент делался не на либерализме, как в начале века, а на национализме, в основе которого лежало православие. Этим его попрекали. Внезапная религиозность Струве многими воспринималась как нечто искусственное. В числе других сомневалась в искренности Струве и Зинаида Гиппиус. «И вот как приходится объяснить неожиданное "православие" Струве: он коренных своих взглядов ни на христианство, ни на Православную Церковь не изменил, - была уверена Гиппиус. - Он изменил только свою политику». (Гиппиус З. Н. Мечты и кошмар (1920-1925). СПб., 2002). Ей казалось, что православие для Струве – всего лишь подпорка для достижения цели. В той же статье, опубликованной в Париже в 1925 году, Зинаида Гиппиус, назвало миссию Струве «гиблым делом».
Поздний Струве как бы оправдывался, вспоминая своё социалистическое прошлое. Он писал, что социалистические идеи он поддерживал умом, но глубоких чувств к социализму у него не было. Наверное, он говорил правду. Но зато имелось у Петра Струве одно подлинное чувство. Его интересовали большие идеи. Суть идеи не столь важна. Главное, чтобы она была большая. Идея построения социализма и коммунизма, без всякого сомнения, идея большая.
Однако эта идея оказалась не слишком удобной. К подпольной деятельности Струве был не предрасположен. Задержание подействовало на него угнетающе. И тогда в голове возникла тоже немаленькая идея, будто бы не столь взрывоопасная, а для автора – казалось бы безопасная абсолютно. Идея «Великой России».
«Что такое Россия? – писал Пётр Струве в 1914 году. - Каково содержание и смысл этой идеи? Великая Россия есть государственная формула России как национального Государства-Империи. Россия есть государство национальное. Она создана развитием в единую нацию русских племён…». Буквально теми же словами сегодня выражаются многие наши «ура-патриоты», проповедуя очередную войну. Совсем как Пётр Струве, автор «Манифеста Российской социал-демократической партии», написавший в статье «Великая Россия и святая Русь»: «Великая Россия есть государственная формула России, как Империи. Она выражает силу России, но силу не только внешнюю или материальную, даже - не только государственную. Война 1914 г. призвана довести до конца внешнее расширение Российской Империи, осуществив её имперские задачи и ее славянское призвание…»
Струве – жертва большой идеи (меняю одну большую идею на другую большую идею. Две маленькие не предлагать). Ему ли не знать, что Россия и без того была велика, намного больше, чем нынешняя Россия. И порядок в той империи был, мягко говоря, относительный. Но Струве всё равно нужна была война – не из-за кровожадности (в отличие от некоторых других социал-демократов первого призыва кровожадным он не был), а из-за «размаха мысли» и «отзывчивой русской души».
Струве, как и многие другие «патриоты» воспринял войну 1914 года с энтузиазмом потому, что: «Прежде всего, Россия должна воссоединить и объединить с Империей все части русского народа. Отсюда вытекает историческая неизбежность присоединения к Империи русской Галичины. Обладание проливами необходимо России для нее самой, но оно же необходимо ей и для ее миротворческой и объединяющей роли на Ближнем Востоке…».
Если почитать работы Струве того периода, то кажется, как будто ты попал на заседание «Изборского клуба». Россия, мечтал Струве, должна стать «новой единительной для них (жителей Ближнего Востока – Авт.) силой и будет Россия, именно тем отчасти, что твёрдо станет в Константинополе. Она спасёт их друг от друга и именно будет стоять на страже их свободы». Из сказанного непонятно, с какой стати империя во главе с Николаем II окажется «на страже свободы». Вроде бы, никаких предпосылок к этому не было.
Таким образом, Пётр Струве был одним из тех, кто готовил приход к власти Ульянова-Ленина и его партии. Это вам не какое-то участие в малозначительной подпольной газете «Искра». Искра разгорелась не в 1900 году в Пскове на Петровском посаде, а тогда, когда русские империалисты поддались искушению повоевать. Разразилась смертоносная мировая война - на несколько лет. «Святая Русь» осталась только в головах таких как Струве, а в жизни было не до святости.
Но Струве настаивал на особой русской святости не хуже, чем сегодня Проханов. «Если в Великой России для нас выражается факт и идея русской силы, - писал он сто лет назад, - то в Святой Руси мы выражаем факт и идею русской правды».
Есть просто правда, а есть некая «русская правда», она же – Святая Русь. Нечто нематериальное. Духовная целительная сила. Почему-то она без наличия проливов Босфор и Дарданеллы и Константинополя в придачу - не действует.
Не стоит забывать, что Струве был хоть и консерватор, но либеральный. И значит, иногда выступал и с либеральных позиций, когда это касалось, например, украинского языка. Русские националисты украинский язык высмеивали чересчур громко, и тогда либеральный Струве вступал в его робкую защиту. Но что это была за защита! «Но мы не должны забывать, - писал Пётр Струве, - что этот и неблагозвучный, и неправильный, пронизанный местными звуковыми, лексическими и синтаксическими особенностями язык, "отвратительный" "русско-малорусский волапюк", как выражается Украинец, навсегда объединил эти города с остальной Россией…». Это был такой взгляд свысока – с высоты Великой России на Малороссию. Такие взгляды тоже способствовали распаду Российской империи и приходу к власти большевиков, которые, в отличие от Струве, любили поговорить об интернационализме.
Часть белого движения, к которому примкнул Струве после революции в России, интернационализм считала орудием разрушения. В частности, так думал один из ближайших соратников Струве того времени – Иван Ильин.
«Германцам удалось выйти из демократического тупика, - позднее напишет Ильин в статье «Национал-социализм. Новый дух», - То, что совершается, есть великое социальное переслоение; но не имущественное, а государственно-политическое и культурно-водительское… Ведущий слой обновляется последовательно и радикально…»
Было очевидно, что эти последовательность и радикальность Ильина устраивают. Более того, Ивану Ильину не нравилась критика германского нацизма, в котором он видел искренность, чувственность, подлинность, возврат к корням (к той самой «крови и почве»). Он и сам проникся нацистским «новым духом». «Этот дух, - писал он, - составляет как бы субстанцию всего движения; у всякого искреннего национал-социалиста он горит в сердце, напрягает его мускулы, звучит в его словах и сверкает в глазах… Несправедливое очернение и оклеветание его мешает верному пониманию, грешит против истины и вредит всему человечеству».
К началу тридцатых годов Пётр Струве был уже бывшим соратником Ильина. Струве как раз попадал в число тех кто «очернял» нацизм и «клеветал» на него.
Струве, в отличие от Ильина, увидел в германском нацизме явный антихристианский дух, о чём и написал 1 мая 1933 года: «Противоеврейские меры правительства неприемлемы для моего правосознания… Расовое обоснование этих мер совершенно не укладывается в мое религиозное сознание, противореча и духовным, морально метафизическим основам, и историческому душевному опыту христианства…»
В тот момент Струве ещё не считал возможным громко критиковать и возмущаться нацизмом. Он счёл политику новых германских властей всего лишь «политически ошибочной и вредной». Видимо, он рассчитывал на то, что Гитлер обрушит свои удары только на коммунистов. Однако Гитлеру этого было явно мало.
Через некоторое время Струве понял, что коммунисты – это вовсе не главная цель нацистов. Струве увидел, что у нацистов и коммунистов есть родственные связи. «Ленин родил Гитлера и гитлеризированного Муссолини», - говорил Пётр Струве. Это тем интереснее, что Ленина Пётр Струве знал лично с конца XIX века. Сотрудничал с ним, а затем соперничал, воевал. И вот, дожив до преклонных лет, сделал вывод: тоталитарные государства Европы правого и левого типа не только похожи, но имеют один корень. Вскоре он уже легко сравнивал фашистов с большевиками – те же методы, причём не только в политике, но и в экономике. Подробнее об этом - в работе Я.Б. Головина «П.Б. Струве о немецком национал-социализме».
А ведь за год до этого - 26 марта 1932 года в статье «Ещё раз на тему об «отцах» и «детях». – Струве всё ещё пытался обнаружить в национал-социализме что-нибудь положительное: «В нём (национал-социализме) есть какие-то здоровые национальные инстинкты… Итальянский фашизм по крайней мере показал, что он умеет поддерживать – дорогой ценой ущемления личной свободы! – государственный порядок и национальное производство и его основу, частную собственность лиц и корпораций…» Струве опасался – не явится ли победа национал-социализма лишь прологом к торжеству коммунизма? В Восточной Европе после 1945 года так и произошло, хотя Струве имел в виду немного другое.
В 1932-1933 годах, судя по публикациям Струве, он колебался. С одной стороны, «фигурка» Гитлера ему была мало симпатична. Но он надеялся, что Гитлер и его союзники помогут «выжечь главную язву: утвердившийся и окопавшийся в Москве коммунизм» (Струве опубликовал это 15 марта 1933 года в статье «События в Германии. Их всемирно-исторический смысл»). Да и речь Гитлера, произнесённая в Рейхстаге, произвела на Струве благопоприятное впечатление. Ему, похоже, показалось, что Гитлер «исправляется». Он уже якобы не демагог. Рейхсканцлерское бремя сделало его ответственным и умеренным. «Выступление Гитлера как имперского канцера многозначительно тем, что в нём лежит печать не демагогии, а, наоборот, величайшей умеренности. Это, конечно, признак силы и первое яркое доказатательство личной значительности Гитлера как государственного человека». 3 апреля, «Национальная революция в Германии».
А теперь сравните со словами, написанными Петром Струве в 1939 году: «Гитлер лично – сумасшедший, страдающий сочетанием болезненной верой в свою миссию с болезненной лживостью» (письмо министру иностранных дел Великобритании сэру Сэмюэлю Хору (в переводе Глеба Струве на русский язык). Почему-то опытный политик и публицист не заметил болезненной лживости Гитлера весной 1933 года.
К концу жизни, в ожидании прихода союзнических войск, так и не оправившись от трёхмесячного пребывания в застенках гестапо, Струве был уже твёрдо уверен: «Сатанинский строй должен быть до фундамента разрушен.- Все наци должны быть до единого уничтожены. Они враги всего человечества. Они убили самое ценное в человеческой жизни – свободу». До победы над фашизмом Пётр Струве не дожил – умер в 1944 году.
Когда сторонники Великой России после нескольких лет войны привели страну к революции, Пётр Струве написал: «Русская революция оказалась национальным банкротством и мировым позором» и сделал вид, что к ней отношения не имеет. Зато он рассуждал о «величайшем во всех отношениях падении нашего народа». Любил он слово «великий», «величайший». Раз Россия непременно Великая, то и падение тоже должно быть величайшим. Иначе, какая это Россия?
В политике Пётр Струве остался младенцем до самой старости, прожив остаток жизни в эмиграции. Юрий Кублановский о тех годах написал:
«Кажется, и Струве, и Ильин, и многие в русском зарубежье всё надеялись на какого-то харизматика с группой единомышленников внутри страны, для которых жизнь – служение и которые скинут каким-то образом кремлёвскую коммунистическую верхушку, и так начнётся возрождение великой России. Но где, откуда было взяться такому лидеру в таких обстоятельствах?».
Во время Второй мировой войны Струве жил в Белграде. Но в тюрьме он сидел в Граце – городе, в котором когда-то в юности учился. Кто-то донёс на Струве в гестапо. Дескать, неподалёку находится «бывший соратник Ленина». Струве арестовали и продержали в тюрьме месяца три. Сидел он по иронии судьбы «за Ленина», с которым много лет боролся.
Публицистика Петра Струве сегодня, на мой взгляд, читается как сплошное издевательство. «Владимир Ильич Ленин-Ульянов, - написал Пётр Струве после Октябрьской революции про своего бывшего однопартийца, - мог окончательно разрушить великую державу Российскую и возвести на месте её развалин кроваво-призрачную Совдепию потому, что в 1730 г. отпрыск династии Романовых, племянница Петра Великого герцогиня курляндская Анна Иоанновна победила князя Дмитрия Михайловича Голицына…». Теперь понятно, кто способствовал приходу к власти большевиков и кто повинен в гражданской войне и репрессиях?
Анна Иоанновна виновата.
.jpg)
