Можно подавить смех, как подавляют бунт

Не знаю, кто самый знаменитый псковский губернатор, но зато знаю, кто самый знаменитый вице-губернатор. Александр Жемчужников. Но известен он стал не благодаря выполнению своих прямых обязанностей чиновника, а стихами, баснями, пьесами, афоризмами… Жемчужников публикуется под двумя фамилиями – своей собственной и под коллективным псевдонимом «Козьма Прутков».

«Козьма Прутков» - это было такое успешное семейное предприятие, на котором работали родные братья Алексей, Владимир и Александр Жемчужниковы, и их двоюродный брат Алексей Толстой. Свой небольшой вклад внёс автор «Конька-горбунка»  Пётр Ершов, а особенно Александр Аммосов. Именно вокруг Аммосова (боевого офицера, автора слов песни «Хасбулат удалой») и велись раньше споры. Некоторые современники считали, что его, рано умершего - в возрасте 43 лет от ран, в связи с Козьмой Прутковым незаслуженно не упоминают.

Поэт-сатирик Пётр Шумахер (тот, кому приписывали авторство нецензурной (или срамной) поэмы «Между друзьями») считал, что «Братья Жемчужниковы нечестно поступили, умолчав об Александре Аммосове, который более Алексея Толстого участвовал в их кружке… Это знают многие, а будь жив граф Алексей, он, как человек честный, правдивый не допустил бы этой передержки».

Но, кажется, никто не спорит, что творческий путь вымышленного автора по имени «Козьма Прутков» начался с опубликованных в «Современнике» в 1853 году басен Александра Жемчужникова, будущего псковского вице-губернатора. Правда существует мнение, что литературная карьера Козьмы Пруткова началась 20 января 1851 года, когда в Александринском театре поставили комедию «Фантазия». Но имя «Кузьма Прутков» тогда в афишах не значилось. Там стояли загадочные буквы Y и Z.  Пьеса успеха не имела. Николай I , имевший неосторожность появиться на премьере, после просмотра озадаченно произнёс: «Много я видел на своем веку глупостей, но такой еще никогда не видел…». Считается, что именно Александр Жемчужников научил «неудачника» драматурга Пруткова (отставного гусара, а потом чиновника из Пробирной Палатки) сочинять стихи и басни, и заодно сделал его труды более лаконичными. А сам псевдоним «Козьма Прутков» появился в феврале 1854 года.

…Косвенно с Псковом Александра Жемчужникова связывает ещё и то, что после окончания университета он начинал служить под началом оренбургского генерал-губернатора Василия Перовского (о семействе Перовских – псковском вице-губернаторе Льве Перовском и его дочери Софье Перовской - читайте здесь 4 декабря).

Владимир Соллогуб полагал, что сюжет «Ревизора», подаренный Пушкиным Гоголю, был связан с поездкой Пушкина в Оренбург, где тогда управлял Василий Перовский. Пушкин приехал в Оренбург собирать материал о пугачёвском бунте, но Перовскому пришло письмо-предостережение – о том, что сбор материалов о бунте – только предлог, а на самом деле Пушкин – это ревизор. Таким образом, Перовский был отчасти прототипом городничего, а Пушкин – Хлестакова (который «с Пушкиным на дружеской ноге»). Всё остальное сделала безудержная фантазия Гоголя. Александр Жемчужников как молодой чиновник, если бы родился раньше, тоже мог попасть в литературные «герои», но в итоге сам без отрыва от государственной службы начал выдумывать литературных героев.

Александр Жемчужников служил псковским вице-губернатором в 1870 -1874 годах. Губернатором тогда в Пскове был Михаил Коханов, в честь которого потом ненадолго назовут бульвар, ведущий в центр Пскова. Вот какие строки вылетали в то время из-под  пера вице-губернатора. Эпиграмма «Нашей цензуре»: «Тебя уж нет!.. Рука твоя // Не подымается, чтоб херить,- // Но дух твой с нами, и нельзя // В его бессмертие не верить!..». Это 1871 год. Или тогда же - эпиграмма «Нашему прогрессу»: «Он рос так честен, так умён, // Он так радел о меньших братьях, // Что был Россией задушён // В её признательных объятиях».

Это не Прутков, это Жемчужников.

А начиналось всё почти за двадцать лет до того – с публикации басни «Трясясь Пахомыч на запятках, // Пук незабудок вёз с собой; // Мозоли натерев на пятках, // Лечил их дома камфарой….». Поначалу это были просто незатейливые пародии на ложно глубокомысленную словесность. Что-то похожее придумывали летом 1826 года в Тригорском совместно Александр Пушкин и Николай Языков, когда пародировали чересчур нравоучительные «Апологи» баснописца Ивана Дмитриева: «Фиалка в воздухе свой аромат лила, // А волк злодействовал в пасущемся народе; // Он кровожаден был, фиалочка мила: // Всяк следует свой природе» (об этом читайте здесь 6 декабря). Это были «Нравоучительные четверостишия». Жемчужников пошёл этим же путём.

Действительно, первоначально тексты Козьмы Пруткова пародировали литературное эпигонство, банальность, политическую подобострастность. Но если бы это были только пародии, то произведения Козьмы Пруткова не имели бы самостоятельной ценности.

В Пскове Жемчужников стал действительным статским советником, занимался статистикой (был помощником председателя в губернском статистическом комитете). Разумеется, покровительствовал библиотекам (был членом Комитета Псковской публичной библиотеки). При нём в 1872 году основали Археологическую комиссию (он и здесь стал помощником председателя. В сферу комиссии входили «как разработка местных исторических памятников, так и заботы по устройству, собиранию и хранению древностей». Так что в Пскове Жемчужников не только стихи и эпиграммы сочинял, держа «фигу в кармане» (эпиграмма, сочинённая в 1871 году – «Нашему институту мировых посредников»: «Кто мог подумать!.. Наш успех // В нём выражался,- и давно ли?.. // А уж почил он в лоне тех, // Кто брали взятки и пороли!..»).

Однако, как мне кажется, намного примечательнее у Жемчужникова более серьёзные стихи, написанные в 1871 году. К примеру, «В Европе». Казалось бы, это не о нас, не о России. Обычная уловка. Написал «В Европе», и вроде бы уже не страшно кому-нибудь показывать. «…Кулачное право господствует вновь, // И, словно нет дела на свете, // Нам жизнь нипочем, и пролитая кровь // Нам видится в розовом цвете. // Того и гляди что еще будет взрыв, // И воины, злы без границы, // Могильные всюду кресты водрузив, // Крестами украсят петлицы….». Вещь получилась пацифистская.

«Тем больше, что в наши мудреные дни // Забрали весь ум дипломаты, // И нужны для мира - с пером лишь они, // Да с новым оружьем солдаты. // Два дела в ходу: отрывать у людей // От туловищ руки и ноги // Да, будто во имя высоких идей, // Свершать без зазора подлоги...». Такое одинаково подходило что Великобритании, что Франции, что России. Более того, это и к нашему времени безоговорочно применимо. «Когда же подносят с любезностью в дар// Свободу, реформы, науку,- // Я, словно как в цирке, все жду, что фигляр// Пред публикой выкинет штуку.// Все речи болезненно режут мой слух, // Все мысли темны иль нечисты... // На мирную пальму, на доблестный дух // Мне кажут вотще оптимисты…». Александр Жемчужников и в этом стихотворении не избежал присущей ему язвительности, свойственной с тех времён, когда он сочинял под маской Козьмы Пруткова. Особенно это заметно в концовке: «Вид символа мира им сладок и мил, // По мне - это чуть ли не розга; //Где крепость им чудится нравственных сил, // Там мне - размягчение мозга...». У многих более известных поэтов сатирические стихи в то время получались намного хуже, чем у Жемчужникова.

Когда коллективный ум трудился над произведениями Козьмы Пруткова, то одними пародиями решили не обходиться. … Но особую популярность приобрели афоризмы. Как у любого хорошего изречения, у них был правильный адрес: будущее. То есть если вы сегодня скажите: «И устрица имеет врагов!», то это будет столь же современно, как и в ХIХ веке. Или «Глядя на мир, нельзя не удивляться!». У литератора такая задача – глядеть на мир, удивляться, но быть при этом сдержанным. А то удивления может не хватить.

«Что о тебе скажут другие, коли ты сам о себе сказать не можешь?», - сказал когда-то Козьма Прутков. Авторы, притаившиеся под этой маской, о себе, а заодно и о нас сказали достаточно. Для этого не обязательно было эту маску часто снимать.

Козьма Прутков оказался крупнее того человека, которому придумали биографию.  Он получился умнее того самоуверенного и как бы видящего всех насквозь литератора. У него было достаточно здравого смысла и в то же время осознанного абсурдизма («Где начало того конца, которым оканчивается начало?»).

Когда Козьма Прутков умер (об этом было заявлено в 1863 году), то в портфеле покойного было найдено несколько неизданных  произведений. Кроме комедии «Опрометчивый турка или приятно ли быть внуком?» там была почти бомба: «Проект о введении единомыслия в России». («Вред различия во взглядах и убеждениях. Вред несогласия с властью во мнениях...») 

Не то чтобы Козьма Прутков и стоящие за ним люди всё это сочинили из ничего. Вокруг было полно людей, которые рассуждали в том же духе. И, несмотря на то, что эпоха-то была вроде бы начиналась реформаторская, желающих привести всё к одному знаменателю не убавлялось. Более того, реформы шли с переменным успехом. Так что появлялись быстро разочаровавшиеся в переменах. Таких введение единомыслия устраивало.

«Где подданному уразуметь все эти причины, поводы, соображения, разные виды с одной стороны и усмотрения с другой, на основании коих принимаются правительственные меры? – говорилось в проекте Козьмы Пруткова. - Не понять и не уразуметь ему их, если они не будут указаны самим благодетельным правительством! Этому мы видим доказательства ежедневно, ежечасно, скажу: ежеминутно!!». Словом, народу следует, как всегда, понадеяться на правительство. Ему виднее. Это ничем не отличается от современных опросов населения. «Мы люди маленькие», «начальству виднее…». Поэтому и не удалось завершить реформы, что слишком много людей в России рассуждали таким образом. Не хотели брать на себя ответственность. Козьма Прутков был уверен, что его проект придётся по сердцу большинству российских  подданных («Зная сердце человеческое и господствующие черты русской народности, нет повода сомневаться в достижении вышеизложенной цели»).

Александр Жемчужников доработал в Пскове до нового 1874 года, а потом отправился на повышение. Самая высокая должность, которую он занимал, - гражданский губернатор Виленской губернии.

Как говорил Козьма Прутков, «Кто мешает тебе выдумать порох непромокаемый?»

Нельзя не удивляться, но можно подавить смех,
Как подавляют бунт.
Большой смех состоит из трёх блюд,
Но его не хватает на всех.
Первое блюдо – на разогрев.
Второе – смех-курьёз,
А на третье – смех до слёз.
Смех подавляет гнев.
Но потом появляется тот, кто предельно хмур.
Из подполья звук, исподлобья взгляд.
По осени задушит он всех цыплят.
Это первая из надвигающихся фигур.
Потом откуда-то сверху появится второй,
Пятый, седьмой, десятый…
Если взглянуть непредвзято,
То каждый – герой.

Россыпь пыльных смешков.
Отрывистый хохоток из-за стены -
Пока стены не снесены
Чуждых поэтических школ.

Вместо морали к басне прилагаются розги.
Вместо крылатой фразы – крышка.
На дальней полке пылится книжка,
И здоровый смех всё ещё в розыске.
Вместо него звучит что-то зловещее.
Злорадный смех – самый доходчивый,
Но отвечать на него надо уклончиво -
Потому что нам многое обещано.

Будьте добры, господин пустобрех,
Залейте в меха внутренний смех.