Елена Геккер: «Мне странно видеть»…

О том, как странно вернуться в Псков через пятнадцать лет. Вернуться в другой город

В России почти забыли, каким интересным может быть документальное кино. Не то документальное, которым по определенным дням недели потчуют и без того несчастного телезрителя самые «смотрибельные» каналы.

Режиссер документального кино Елена Геккер. Фото: Александр Сидоренко

В том кино нам чаще всего рассказывают, «как оно на самом деле было», разрушая старые мифы (и предлагая 3-4 варианта мифов новых), заново переустанавливая историческое мышление. Или перетряхивают белье ушедших кумиров: «Смотрите, и он подл, как мы»…Чаще всего зритель досматривает до конца, а выключает телеящик с омерзением, невольно приблизительно цитируя Пушкина: «Врете, и подл – да не как вы».

Пскову недавно неожиданно повезло. В конце февраля, отвечая на частную инициативу, в город приезжала режиссер документального кино Елена Геккер. В школах, в Псковском государственном педагогическом университете, в областном колледже искусств – то есть в «узких кругах» прошли показы нескольких ее кинолент. В кинотеатре «Смена» собрался и вовсе почти родственный круг: посмотреть фильм о Борисе Скобельцыне «Архитектурные летописи» пришли те, кто еще застал и уже не застал Бориса Степановича, кто его помнят. Некоторые увидели себя на экране рядом с Борисом Степановичем.

Фильм вышел в 1993 году, за два года до кончины Бориса Степановича (1995). В ожидании показа листаем альбом с историей киноклуба кинотеатра. И он как будто сам собой открывается на странице, посвященной первому показу «Архитектурных летописей» в этих же стенах, весной 1994 года. На толстый честный лист старого альбома наклеена вырезка из «Псковской правды», посвященная премьере. А рядом – подлинный рисунок Скобельцына. Прошло почти шестнадцать лет.

Конечно, люди пришли, прежде всего, «на Скобельцына», но в «Смене» им показали целых четыре фильма Елены Геккер и один – ее дочери Марины Добровольской. Фильмы очень разные: более ранние – смотрятся на одном дыхании, с полным погружением и сочувствием к героям. «Новейший» (он был один – о городе Сарове) – много тяжелее. Настолько ощутима, читаема «сквозь строки» судьба его создания.

Мы решили поговорить с Еленой Александровной. Интересны были впечатления человека, вернувшегося в Псков. Потому что сделать работу о Пскове вместе с Борисом Скобельцыным и не узнать город было невозможно. Узнаваем ли тот город сейчас, заметно ли – в какую сторону он менялся и меняется, чем сейчас живет?

Договорились о встрече на следующий день в православной школе при храме Жен-Мироносиц. «А что вы им будете показывать?» - «Скобельцына».

Подумалось, может рано им? Дети совсем, что они поймут? Ожидаю Елену Александровну в маленьком коридорчике школы, слышу – говорят, говорят о чем-то. Фильм уже посмотрели, теперь говорят… Наконец, она выходит из класса. Пока совместно думаем о дальнейших передвижениях по городу, подходят два пацана, что-то застенчиво шепчут Елене Александровне. «О! Ну хорошо, конечно», - теряется она. Пацаны протягивают ей две бумажки и подставляют пока не очень широкие спины. Автографы берут.

Елена Геккер уходит за одеждой, а я слышу за приоткрытой дверью классной комнаты мягкий женский голос, внушающий кому-то очень молчаливому. «Ты понимаешь, что главное, иметь Бога в душе? Вот и Борис Степанович Скобельцын – ты слышал, он же сам говорил, что не может назвать себя верующим, но в душе его…» Конец наставительной беседы «доподслушивать» не удается. Но понимаю, что документальный фильм о Скобельцыне этим ребяткам оказался по росту.

- Они на меня произвели любопытное впечатление. Сначала они шумно суетились, знаете - так, в предвкушении кино. Половина из них очень хорошо смотрели. Да, они брали автографы, но к этому надо относиться спокойно. Это только какое-то зерно запало. Может, когда что-нибудь когда-нибудь там произрастет, - говорит потом Елена Александровна.

- Почему Вы не стали показывать им «Мироносиц»? (этот фильм сняла дочь Елены Геккер Марина Добровольская - про бабу Таню и бабу Маню, которые в глуши, в одной из российских губерний, восстанавливают, точнее – не дают упасть старому храму)

- Из опасения. Кинутся люди самостоятельно сами что-нибудь делать, а вы понимаете, это может быть наказуемо во всех смыслах.

Я соглашаюсь, вспоминая, как накануне по залу пронесся легкий вздох реставраторов, жалевших бабушек, для которых в том храме – вся жизнь, и жалевших храм, который бабушки очень по-своему спасают, закладывая, как умеют, стенные провалы.

Мы вышли за ворота Мироносиц и оказались в другом мире. Нескончаемый поток машин по развороченной улице Коммунальной; ощущение, что перейти дорогу невозможно, а до светофора – не дойти без риска быть окаченными с ног до головы грязной водой из февральских луж. При гостях всегда замечаешь малейшее пятнышко на скатерти. Становится вдруг мучительно стыдно за город и жалко его. Когда идем по улице Киселева, я клятвенно обещаю Елене Александровне: «Это лужа здесь самая большая, последнее испытание! Дальше будет легче».

Вот и спрашивай потом – каково это вернуться в Псков через столько времени. Кстати, пятнадцать лет – это легкое преувеличение. «Я была у вас на последнем юбилее, 1100 лет», - говорит Елена Александровна. И больше ничего не говорит о юбилейном посещении.

- Когда я впервые попала в Псков, я обратила внимание на особый порядок и чистоту в городе. В этой опрятности была такая привлекательность! И мне говорили, а что же удивляться? Мэр ходит на работу пешком, и никто не знает его маршрутов: то он ходил дворами, то большими улицами. И даже во дворах был порядок, я это помню.

А сейчас – мы перебегали улицу Коммунальную, а по ней транспорт не может проехать, там сплошные ухабы. Гигантские лужи, совершенно неубранный город. Мне так странно это видеть. При том, что Псков – город особый, здесь был собран такой интеллектуальный сгусток: искусствоведы, архитекторы, реставраторы, историки, краеведы. Они создавали атмосферу города, который весь стоит на старине. Эти люди и сейчас здесь. Ваши реставраторы такие сильные люди – они должны определять лицо города. А я с ними встречаюсь, говорю и боюсь, что они скоро все уйдут на вольные хлеба за невостребованностью. И традиция растает. Потому что ее и передать некому. А то, что передать некому – разве это не забота города? ТАКОГО города?

- Вас в Псков Скобельцын привёл?

- С Борисом Степановичем мы познакомились в 1992-м году. Была такая акция «Возрождение», инициатором которой выступал Союз кинематографистов, все – мои коллеги, которые болели судьбами культуры. Она собрала и актеров, и режиссеров, и историков, и краеведов, и искусствоведов, и библиотекарей, и музейщиков, и священников, и философов. И вот собралась такая огромная, мощная группа, был арендован корабль, курсирующий по Волге вниз до Костромы и вверх до Валаама.

И каждый год мы встречались, каждый год акция наполнялась какими-то новыми людьми – от 100 до 120 человек собирались на этот корабль. Корабль был такой закрытой капсулой, в которой шли деловые игры, обсуждения. Люди демонстрировали свои достижения, делали сообщения. Там были политологи, писатели. Удивительно плодотворная была пора, в которую мы все перезнакомились. И вот Борис Степанович попал на этот корабль, его московские друзья вытащили. Он показывал свои фотографии.

А я всегда любила архитектуру, выросла в среде художников, по юности даже думала поступать в архитектурный. Но понимала, что… Знаете, был такой фильм «Стрекоза». Там предмет любви главной героини – архитектор. Он приносит в архитектурное бюро планшет со своим проектом, это был проект стандартной пятиэтажки, которыми застроили потом все города. И когда он поставил планшет перед комиссией, оказалось, что он поставил его вверх ногами. И сам не сразу понимает это: такой проект ведь как ни ставь…

С одной стороны – нельзя ругать, потому что шла пора расселения подвалов. Кстати, свои «хрущевки» Хрущев привез из Франции – увидел, как там строители быстро строят для себя временные дома, и взял это на вооружение. Но у нас – нет ничего более постоянного, чем временное.

И я, конечно, знала, что меня ожидает, знала, что и встроиться в эту систему не смогу, и биться с ней не смогу тоже. В то же время я мечтала о кино. Но так мечтала, что даже не мечтала поступить в институт кинематографии. Пошла в институт иностранных языков (в Московский государственный педагогический институт имени Мориса Тереза), после него уже поступила на Высшие курсы режиссеров и сценаристов при Госкино. Туда набирали людей, уже имевших опыт работы в кино, а я просто не вылезала из Центральной студии документальных фильмов, где работал отец. И поступила на курсы, потому что шла борьба «за чистоту рядов», иметь профильное образование стало необходимостью. А моя архитектура стояла на книжных полках…

Но мое стремление к ней и встреча с Борисом Степановичем привели к тому, что я решила – а вдруг пришла та пора, вдруг примут заявку на фильм о зодчестве? И приняли! График съемки был очень жесткий. Поездками по Псковской земле мы исчерпали весь лимит времени, не смогли, не успели даже приехать к отцу Николаю Гурьянову, к которому Борис Степанович очень хотел нас отвезти. Осталась вот такая невосполнимая утрата, невстреча. Но тогда это всё было сурово: мы обязаны были вовремя вернуться на студию, деньги командировочные закончились.

- Фильм «пропустили» легко? И как Борис Степанович отнесся к нему?

- Изначально фильм должен быть в двух частях – 20-минутный, а получился в трех частях. Я привезла картину на просмотр, на сдачу и сказала: «Смотрите. Если вы найдете, чем тут поступиться, что выбросить – скажите. Я не вижу. У меня рука не поднимается что-то вырезать». И ни у кого рука не поднялась. Картина осталась в трех частях. Такое счастье было невероятной редкостью.

Борис Степанович ее видел. На премьере были и Михаил Семенов, и Всеволод Смирнов, и Елена Морозкина. Все были очень благодарны. Я мечтала снять фильм о Елене Морозкиной, бывала у нее дома, мы разговаривали, мечтали, но… Как было пробиться с еще одной такой заявкой, когда мы зависели исключительно от государственного обеспечения? А сейчас мы просто лишены всего. Просто всего.

- Нет больше документального кино в России?

- Документальное кино есть. Хотя Центральную студию документальных фильмов Швыдкой разрушил: он всеми правдами и неправдами вынудил ее к гибели. Остался «Мосфильм», студия Горького, а наша студия и научно-популярная студия погибли. Люди ЦСДФ составляли пласт огромных возможностей, а теперь он рассыпался на триста малюсеньких студий. Каждый борется, как может. И мы боремся. Но я очень устала.

- Про Псков за последние два-три года целых два раза говорили с документального экрана. Говорили о потерях древнего города. Вы их ощутили?

- Я позволю себе поделиться впечатлениями даже не о самом Пскове, а о Крыпецком монастыре, в котором я была с Борисом Степоновичем. Я разделяю ужас реставраторов. Когда мне рассказали, показали на слайдах эти страшные железные сцепки на старых стенах, этот металлический корсет, залитую бетоном старую кладку… Я никак не могу понять, почему надо пренебрегать советом профессионалов, которые могли вложить туда свой труд, своё участие? Если свалились какие-то огромные деньги, неужели ими нужно было распорядиться таким вот образом?

Вообще говорить о градостроении, особенно в таком городе, как Псков, надо отстраняясь, отступая, выходя в лоно большой культуры. Я эту новую архитектурную волну, смывающую русские города, называю - турецко-готический стиль… Эти башенки, эти окна. Мне казалось, что именно в Пскове можно было затормозить шествие этого стиля... Потому что небрежение градостроительной культурой приводит к таким перекосам, которые будут расхлебывать потомки. И перед ними уже стыдно.

В странах, где высокая культура градостроения, новые районы не меняют общего исторического ландшафта, не меняют лица города. А в России сейчас многие ссылаются на эстонский опыт. Но в Таллинне, когда по знаменитой бухте уходишь за Пиррита и видишь рельеф города – берет страх. Эти новые дома, в центре старого города, ради которого люди туда и едут, они, безусловно, претендуют на какую-то оригинальность, но это только претензия. Огромные застекленные фасады новых зданий – это Америка 60-х. Та же шведская гостиница в центре города. Эти здания торчат, как… Как вставная челюсть. Это когда в Москве построили новый Арбат, о нем говорили – новые здания торчат, как вставная челюсть.

Но, вы знаете, сейчас даже в Москве остановили наступление на исторический центр, во всяком случае, стали сдерживать. И в Пскове нужно сдерживать, и есть кому, но как это, оказывается, трудно. На каждом шагу рассказывают: а вот здесь будет огромный страшный дом, и он будет выше Покровской башни, и будет ей фоном…

И при всём этом, мне очень странно, что в Пскове до сих пор нет музея фрески, нет музея архитектуры. Слава Богу, есть музей-квартира Спегальского, но сколько лет только хотели сделать музей Бориса Степановича Скобельцына! К нему ехал весь мир, ехал с почтением за его труды, которые остались в книгах, в фотоальбомах. Есть мемориальная доска на доме, но музея Скобельцына нет.

Всё, всё упирается в деньги. И это мне до сих пор тоже – очень странно.

* * *

Уже прощаясь – ей надо спешить в Приказные палаты, там демонтируют выставку Александра Крылова «Копии фресок Мирожского и Снетогорского монастырей, храма Успения Богоматери в селе Мелетове и Можайского Ферапонтова Лужецкого монастыря», хочется посмотреть – Елена Александровна вдруг признается: преследует последнее время ощущение, что в России она никому не нужна. Как никому оказалась не нужна Центральная студия документальных фильмов.

«Как же не нужны? Вы нам очень нужны», - как-то глупо заверять в этом человека на прощание, стоя между двумя огромными лужами, за которые уже и не очень стыдно – Елена Александровна оказалась вроде как своя. Сейчас пойдет через Ольгинский мост, и всё бы ничего, но «шляпу злого волшебника» увидит… «Спасибо», - прощается Елена Геккер.

Впервые за много-много тусклых и дождливых дней выглядывает солнце.

Мы все очень нужны друг другу.

Елена ШИРЯЕВА.