Фанфарное безмолвие

У него в жизни было практически все, и его судьбе можно было только позавидовать. Его пьесы шли в лучших театрах, по его сценариям снимались фильмы, собиравшие полные залы. Он мог и дальше быть правильным, обласканным, увенчанным и заслуженным. И тогда вечера, посвященные его юбилеям, проходили бы на многотысячных аренах. В фойе было бы не протолкнуться от «випов» и «светских знаменитостей». А телевидение взахлеб рассказывало бы о нем, выискивая редчайшие архивные кадры… Все это он сломал практически в один миг. В тот миг, когда выбрал – раз и навсегда – свободу.

Александр Галич.

«Мне уже было под пятьдесят. Я уже был благополучным сценаристом, благополучным драматургом, благополучным советским холуем. И я понял, что я так больше не могу. Что я должен наконец-то заговорить в полный голос, заговорить правду», – вспоминал он впоследствии.

И Александр Галич заговорил в полный голос.

Ни гневом, ни порицаньем
Давно уж мы не бряцаем:
Здороваемся с подлецами,
Раскланиваемся с полицаем.

Не рвёмся ни в бой, ни в поиск —
Всё праведно, всё душевно.
Но помни — отходит поезд!
Ты слышишь? Уходит поезд
Сегодня и ежедневно…

* * *

И поймешь, что нет над тобой суда,
Нет проклятия прошлых лет,
Когда вместе со всеми ты скажешь – да!
И вместе со всеми – нет!

* * *

И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надёжности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не против, конечно, а за!
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду...
А молчальники вышли в начальники.
Потому что молчание – золото…

* * *

Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!»
Кто скажет: «Идите, люди, за мной,
Я вас научу, как надо!»

И, рассыпавшись мелким бесом,
И поклявшись вам всем в любви,
Он пройдет по земле железом
И затопит её в крови…

* * *

Мы не забудем этот смех и эту скуку!
Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку…

* * *

Вот как просто попасть в палачи:
Промолчи, промолчи, промолчи!

В марте 1968 года в новосибирском Академгородке проходил фестиваль авторской песни, проведённый клубом «Под интегралом».

Как рассказывает известный петербургский историк, профессор Александр Марголис (тогда – студент второго курса Новосибирского университета), были приглашены Владимир Высоцкий и Булат Окуджава – но приехать не смогли. И тогда организаторы отдали их время Галичу, заявив, что Александр Аркадьевич может себя особо не ограничивать временными рамками. Галич пел около двух часов с небольшим перерывом – а когда он спел песню памяти Бориса Пастернака, весь зал встал…

Это был первый концерт Галича в родной стране. Тогда еще никто не знал, что и последний. Потому что через несколько месяцев грянуло вторжение в Чехословакию, на котором и закончилась «оттепель». И после которого Галич написал знаменитое:

Снова, снова, громом среди праздности,
Комом в горле, пулею в стволе:
Граждане, Отечество в опасности!
Наши танки на чужой земле!

Этого Система стерпеть уже не могла.

Галичу запретили давать публичные концерты, перед ним закрылись двери театральных залов и редакции журналов, его перестали печатать, ему не дали выпустить пластинку со старыми – вовсе не «крамольными» песнями.

Александр Галич.

Наверное, ждали, что образумится, раскается, осудит, отречется, обещает больше не повторять – и после унизительного покаяния будет прощен.

Он не раскаялся и не отрекся. Он сохранил чувство собственного достоинства – навсегда выбрав Свободу. И заплатил за нее высочайшую цену.

Он стал петь на «домашних концертах», чтобы как-то заработать на жизнь. И становился всё популярнее – записи его песен расходились по стране, передаваясь из рук в руки.

В 1969-м в «Посеве» вышла книга его песен, а в 1970-м он вступил в Комитет по правам человека – вместе с Андреем Сахаровым. И тут за него взялись всерьез.

В 1971-м его исключили из Союза писателей, в 1972-м – из Союза кинематографистов и Литфонда (даже Борис Пастернак, которого тоже исключили из Союза писателей, в Литфонде был оставлен – что давало ему хоть какие-то, как сейчас сказали бы, «социальные гарантии»). После третьего инфаркта он получил инвалидность и пенсию в 54 рубля в месяц.

В 1974 году он уехал – после чего был лишён советского гражданства, а все ранее изданные его произведения были запрещены в СССР.

Он надеялся вернуться.

Он мечтал вернуться.

Он написал пронзительное «когда я вернусь…».

Но не вернулся: 15 декабря 1977-го Александра Галича не стало.

Он – наряду с Сахаровым, Булатом Окуджавой и братьями Стругацкими – был одним из тех, кто учил нас быть свободными, вырабатывая у нас иммунитет к страху. Его песни в нашей стране переписывали на магнитофонные ленты и перепечатывали на «Эрике» – той, которая «берёт четыре копии». А моя жена бережно хранит редчайшую вещь – самиздатовский сборник Галича, подаренный ей известным диссидентом Михаилом Поляковым, единственный уцелевший у него после ареста…

В конце 1980-х запреты на творчество Галича были сняты, его посмертно восстановили в Союзе кинематографистов и Союзе писателей (а в 1993-м посмертно вернули и гражданство).

В начале 1990-х – особенно, после Августа – нам казалось, что большинство его песен – это уже История. Да, точный и безжалостный портрет советской эпохи, убийственное разоблачение официальной лжи, едкая сатира, строки, становящиеся афоризмами, – но всё это в прошлом, которое уже не вернется.

В начале 1990-х знаменитое «Смеешь выйти на площадь в тот назначенный час?!» воспринималось как абсолютно риторический вопрос – к тому времени для того чтобы «выйти на площадь», уже не требовалось абсолютно никакой смелости. И верилось, что молчать по-разному, «для надежности спрятав глаза», но «не против, конечно, а за», мы уже никогда не будем. И «дорогие органы», которые извещал о происходящем «верный сын Отечества» бессмертный Кузьмин, считались презираемой навеки кастой – а уж мысль о том, что они окажутся у власти, могла присниться только в кошмарном сне…

Но прошлое вернулось. И – точно так, как об этом когда-то написал Галич:

На часах замирает маятник,
Стрелки рвутся бежать обратно:
Одинокий шагает памятник,
Повторенный тысячекратно.

Я открою окно, я высунусь,
Дрожь пронзит, будто сто по Цельсию!
Вижу: бронзовый генералиссимус
Шутовскую ведёт процессию.

Оно начало возвращаться двадцать лет назад – когда отшумели и сгинули «крикуны и печальники» времен «демократической весны», а в начальники вышли молчальники. Бургомистры и Генрихи. Отсидевшийся в окопах второй эшелон номенклатуры.

Оно вернулось осенью 1993-го – точно так, как у Галича:

Опять над Москвою пожары,
И грязная наледь в крови.
И это уже не татары,
Похуже Мамая – свои!

Из окон, ворот, подворотен,
Глядит, притаясь, дребедень.
А суть мы потом наворотим,
И тень наведем на плетень!

Оно вернулось, когда эфир захлестнула пропагандистская ложь, заменившая собой правду. И сразу вспомнилось:

Время сеет ветры, мечет молнии,
Создает советы и комиссии,
Что ни день – фанфарное безмолвие
Славит многодумное безмыслие
Бродит Кривда с полосы на полосу,
Делится с соседской
Кривдой опытом...

Оно вернулось в августе 2008-го, во время позорной войны с Грузией – и на первых же антивоенных пикетах появилось знаменитое «Наши танки на чужой земле!».

Александр Галич.

Ах, как нам его не хватает все эти годы! Его голоса, его стихов и песен, его мужества и доброты, его бесстрашия и сострадания.

И особенно не хватает сегодня – когда страну накрывает мутная волна ксенофобии и расизма, погромов, облав и зачисток.

Можно не сомневаться: будь сегодня Галич с нами – он не молчал бы.

Он снова говорил бы в полный голос.

И снова был бы в опале.

И снова его песни расходились бы по стране – только уже не на магнитных лентах и не в «эриковских» копиях, а в Интернете.

Стрелки рвутся бежать обратно – и песни Галича вновь звучат так, как будто они написаны сегодня.

Вы с нами, Александр Аркадьевич.

На площади – в тот назначенный час.

Сегодня и ежедневно.

Борис ВИШНЕВСКИЙ,
Санкт-Петербург, специально для «Псковской губернии»