Объяснительная

26 апреля 2015 года. Медиа-холл Псковского академического театра. Режиссер Андрей Звягинцев. Фото: Андрей Кокшаров

Кажется, что самые трагичные, самые отчаянные произведения создают люди жизнерадостные, живые. Словно не может у творца быть живая рана и в душе, и, так сказать, «на поверхности». Андрей Звягинцев, которого некоторые высокопоставленные зрители окрестили создателем фильмов о «социальной безысходности», - живой. Человек, в наименьшей степени похожий на знаменитого режиссёра и обладателя престижной премии «Глобус». Во всяком случае другие наши режиссёры давно приучили нас, что звёзды выглядят по-другому.

Формально получается, что в Псков Андрей Звягинцев приехал благодаря ушлым псковским кинопрокатчикам, которые посчитали фильм «Левиафан» неприбыльным и не стали брать его в сеансы. Вроде как после этого режиссёр Дмитрий Месхиев со товарищи решил провести показы фильма в драмтеатре с приглашением самого режиссёра «Левиафана».

И Звягинцев приехал. Уже не совсем понимая, зачем – фильм, как рассказал сам режиссёр, был продан в пятьдесят стран, и почти во все съемочной группе приходилось ездить, встречаться со зрителями и журналистами, отвечать на одни и те же вопросы, опровергать одни и те же домыслы, спорить с одними и теми же сторонниками «левиафана» - не фильма, а имеется в виду.

В Пскове Андрей Звягинцев уже не знал, что говорить, да и, кажется, не очень хотел это делать, но он, безусловно, слишком вежлив, чтобы сказать это. После непонятного вступления, когда режиссёр даже толком не знал, с чего начать рассказ, Звягинцев сразу напомнил, что он не только создатель фильмов, но и театральный актёр: он не отвечал на вопросы – он вёл увлекательную беседу, спорил, размышлял и часто, как казалось, говорил уже сам с собой и сам для себя.

Возможно, именно так выглядит иммунитет, когда ты проводишь энную встречу со зрителями по мотивам резонансного и противоречивого фильма, но Звягинцев оказался настолько лёгок и воздушен, что там, в медиахолле Пушкинского театра, он мало походил на режиссёра мрачных картин «Возвращение» и «Левиафан». И он не сильно подходил под собравшуюся публику.

Зал зачастую делал самое удивительное, что может сделать зритель, – просил режиссёра растолковать фильм. Есть поговорка, что одно из самых неблагодарных дел – это объяснять смысл рассказанного анекдота. Представлять толкование снятого фильма явно ничем не лучше. Но автору пришлось это делать. Иногда с чувством, иногда – с интересом, иногда – с грустью, иногда – с непониманием.

Апогеем таких вопросов стали две реплики из зала. «Вот и сами герои: изменяют в любви, в дружбе… Какая сверхзадача у этого фильма?..» - огорошила Звягинцева (и остальных зрителей) одна из гостей медиахолла. «Зачем этот фильм? Зачем это сделано? И для кого?» - перебивая её, добавил недовольный мужчина преклонных лет. «Для меня… Для меня…» - раздались голоса в зале. «Чтобы дать нам надежду!» - громче всех прорезался ещё один женский голос.

Ответ режиссёра, строго говоря, уже и не требовался. Впрочем, сам Звягинцев сказал, что позволит себе оставить этот вопрос без ответа. Но, как и на протяжении всей встречи, смолчать не смог и сверхзадачу всё же сформулировал: «говорить правду». «Если вы не увидели там себя, то я счастлив, что вы не видели той страны, которая предложена в фильме «Левиафан». «Но есть и другое ведь!» - женщина, требовавшая отчёта о сверхзадаче, требовала показывать о стране хорошее. «Вы сталкивались когда-нибудь с судебной системой?.. – опешив, взял более высокую ноту Звягинцев. – Вы хотите сказать, что когда у главного героя всё отнимают и дают ему подачку в три копейки взамен – вы хотите сказать, что это неправда? А вы хотите сказать, что женщины не изменяют своим мужьям? А вы хотите сказать, что друзья не могут быть предателями? Слушайте, ну…»

Но слушать немало приходилось самому Звягинцеву: о том, что было бы неплохо снять продолжение «Левиафана», о том, что когда главные герои начинают стрелять по портретам советских вождей, у них и начинаются проблемы. Про генсеков и персеков хоть и было сказано в полушутливом тоне, но раздались голоса и в поддержку этой версии.

Звягинцев, наполнивший фильм многочисленными образами, был, наверное, обречён на их активное вольное толкование зрителями. Собственно, для этого, наверное, такие образы он, как и другие режиссёры, и вводил. Но зрители, в том числе и псковские, с завидным талантом превосходили все замыслы автора. Дошло до того, что один из гостей встречи начал объяснять Звягинцеву инверсию положительных и отрицательных героев и роль бога в «Левиафане». «Что ж, интересно, если вы так это увидели…» - аккуратно, но грустно отозвался он. Но когда собеседник начал называть верующим главного антагониста, – мэра Шевелята – Звягинцев не сдержался: «Может ли верующий человек взять в руки оружие и угрожать другому человеку смертью?!» «Может…» - неуверенно, но философски родил молодой человек с верхнего ряда. «Тогда у нас разные представления. Верующий человек не может взять в руки оружие! Для меня это абсолютно!»

«Почему она ему изменила?» - внезапно возмутилась одна из зрительниц предательству главной героини. «Я переадресую этот вопрос вам, - обескуражено ответил Звягинцев. – Почему люди это делают? Что я могу вам ответить?»

Ответ на вопрос, можно ли хулящих «Левиафана» назвать квасными патриотами, тоже казался очевидным. «Да, это квасной патриотизм, квасной, это ложный патриотизм, это ложь, - немного автоматически отозвался режиссёр «Левиафана». - Хорошо известно, что тот, кто ругает своё Отечество, делает это потому, что он его любит. Потому что он без него жить не может, хочет, чтобы оно стало лучше».

Про Отечество, про то, откуда проистёк «Левиафан», Звягинцев говорил с большим интересом, нежели занимался толкованием фильма. Кажется, и не отвечал он на вопросы, а лишь вновь и вновь проговаривал то, о чём думал много раз. «Первый вариант предусматривал такую концовку: наш герой садится на трактор и сносит двухэтажное здание, как Марвин Химейер. (М. Химейер, потеряв участок земли, на бульдозере снёс здания завода, банка, местной власти, после чего застрелился.) И мы очень долго жили с этим финалом, пока не пришла в голову идея, что это совсем не наш финал. Что это не русская история. Это европейский менталитет, индивидуализм – когда человек отстаивает до самого конца свои права. Русский человек намного более терпелив – я не знаю, хорошо это, плохо ли, но это правда, это так. Если не сказать, покорен, - поведал Звягинцев. - Закон – он везде не работает, он везде нуждается в какой-то коррекции. Просто в некоторых случаях он в вопиющем состоянии, в вопиющем состоянии беззакония страна живёт. Везде государство подавляет человека. Везде. В той или иной мере. Это закон, отрытый Гоббсом».

Почти всю встречу режиссёра с псковичами на ней незримо присутствовал министр культуры Владимир Мединский, которому от Звягинцева досталось в настолько интеллигентном стиле, что любой нормальный глава Минкульта после такого подал бы в отставку. Хорошо, что в России особенный министр культуры.

«Я не понимаю, почему чиновник, который сидит на деньгах народа, распоряжается ими так, как считает нужным – ведь это наши деньги, - с добрым светлым взглядом убеждал Звягинцев. Он не ненавидел чиновника. Он правда не-по-ни-мал. – Как мне сказал один человек: что это значит, они не дадут деньги? В казне мои деньги, и таких, как я, огромное количество».

«Государство обязано поддерживать свою культуру, вот и всё. Я не могу делать на заказ, начать дышать не в такт или наоборот, ровно. Я понимаю, какая у министра культуры «повестка дня». Наши с ним повестки расходятся. Ничего не поделаешь: вот такое трагическое созерцание подразумевает жалобы на провинциальную безнадёгу. Ну вот не хочется мне снимать комедии, ну что поделать», - улыбнулся режиссёр.

Звягинцева искусственно вернули к Мединскому. Деньги от Минкульта, как и сам Владимир Ростиславович, интересовали режиссёра в меньшей степени. Но вопрос о псковском театре и постановке «Банщик» вернули министра в качестве незримого собеседника. «Когда это было, чтобы у нас запрещали фильмы, спектакли?.. Ну вот, началось. Мы возвращаемся назад в яйцо? То есть мы идём опять к Советскому Союзу прямой наводкой? Ну невозможно же в 21 веке – какая цензура, откуда она взялась? В Конституции написано: запрещена цензура! В Конституции это написано. Что это такое? Что это такой за министр, который разговаривает с труппой и выясняет отношения? Не может один человек решать, какие фильмы нужны обществу, родине. Наш зал – и тот поделился на несколько групп…» - интеллигентно горячился Звягинцев.

Он вспомнил слова Мао Цзе Дуна, который сказал, что, мол, пусть расцветают сто цветов. Даже Мао Цзе Дун догадался. Но вышеупомянутый деятель добавил: «Но поливать мы будем только те, которые нам нравятся». Отредактировал… Никто же не придёт и не скажет Айвазовскому: «Что-то у тебя здесь не «Девятый вал». Давай-ка позеленее… Я вот однажды видел, вот это ух! – а тут какая-то социальная безнадё-ё-ёга…» - с улыбкой, за которой с трудом, но проглядывался сарказм, заключил Звягинцев. То ли не забыл реплику про «Рашку», то ли просто объективно оценивает работу министра.

Конечно, Звягинцев не снимал «картинку» для Запада – этот «грех» ему пытались впаять уже упомянутые выше квасные патриоты. Он верит в то, что снял, понимает это. Хотя, видимо, сам в жизни, в реальности с подобными историями не сталкивался. Поэтому пересказывал истории. «Как сказала мне один юрист, если государство решило у тебя это отнять, то хоть ты тресни, хоть ты что сделай… Точно так же наш Дмитрий (адвокат и друг главного героя. – Ред.) понимает, что шансов нет никаких и единственный инструмент, которым можно воспользоваться в данной ситуации, - это шантаж. Вот и всё. Он сам встаёт на неправовое поле, потому что понимает, что на правовом поле он не добьется успеха», - объяснил безысходность режиссёр.

Думается, что чем дальше от центра и ближе к серой периферии, тем меньше это нужно объяснять.

Историю, которую даже в федеральной прессе окрестили «псковским «Левиафаном», Звягинцев не знал. О Евгении Балагине, у которого похожим образом отобрали его детище – отреставрированный уникальным способом Дом причта, он не слышал. «Я посмотрю, я обязательно прочитаю», - пообещал мне Андрей Петрович уже после завершения встречи. Может, так и будет. Но для режиссёра, который снял нарицательную историю, таких историй и в стране, и в мире немало. Все они сливаются в свой собственный «Левиафан».

* * *

А на следующий день после встречи псковичей со Звягинцевым я встретил на улице строителя Евгения Балагина. Мы не виделись пять лет, а тут вдруг – на следующий день… «Брат, зря вы всё это, бросьте, не надо», - грустно сказал Женя, расстроившийся, что так получилось. И сожалевший, что был вынесен церковный сор из избы. А потом сделал то, что мигом сняло весь пафос предыдущей встречи и философствования псковских зрителей.

Он попросил у меня прощения.